Мне 11 лет Я перешла в 4-й класс и никогда еще не видела моря, только В кино. И я еду в лагерь! В пионерский лагерь, на море, в Сергеевку! Все ощущения весьма приблизительны: лагерь, Сергеевка... Конкретно только одно - предстоящая встреча с морем и предстоящее удивление.
Мы живем в маленьком доме на тихой улице среди садов. По вечерам над крышей и деревьями расцветает немыслимое небо, глядя на которое все кажется возможным.
Накануне поездки стоял один из таких ярких вечеров, и море виделось таким же безмятежным, было совершенно живым и много обещало.
Детей сопровождала моя мама. Уезжали мы в 4 утра с городской площади. Погода испортилась. Было пасмурно и холодно.
Долго подтягивались отъезжающие, очень хотелось спать.
Ехали в маленьком тряском автобусе, быстро надышали, стало душно. За окном тянулось серое небо, такие же серые утренние поля, мимо проезжали грузовики, в открытых кузовах сидели укутанные сельские женщины, которых везли на дальние поля на прополку.
К полудню небо поднялось, стало белым. Ветер гнал пыль.
Миновали условную границу между Молдавией и Украиной. Села стали другими: беднее, белее. У обочин сидели дети, тут же паслись козы, реже - коровы. Дети что-о кричали вслед. Было тоскливо, море стало казаться чем-то несбыточным. Не могло оно быть рядом с этими детьми, с их козами, с этими замученными полями.
Наконец, потянулись пригороды Одессы. Лезли друг на друга какие-то постройки, у ларьков стояли мужчины, пили пиво. Было непривычно видеть такое количество неработающих людей в будний день. Стали появляться большие дома с лепниной и узкими глубокими окнами. Потом они слились в совершенно сказочную линию арок, балкончиков, колон, темных резных дверей, в которую вплетались вывески магазинчиков и кафе. День стал превращаться в вечер, толпа людей густела, чувствовалась в ней необычная чужая жизнь. Опять поверилось, что морю не стыдно быть рядом с этим праздником. Но видеть его уже не хотелось: я со своим больным детством не нужна была ни ему, ни этому нарядному городу.
И вдруг взрослые в автобусе оживились, заговорили, послышались названия: “Приморский бульвар”, “Аркадия”... Мама повернулась ко мне: “Смотри, море!”
Решиться взглянуть было немыслимо, надо было как-то оттянуть этот миг, этот ужас незнакомства, ужас возможной своей ненужности, отторгнутости. Боком, всем телом поворачиваюсь к окну, набычиваюсь, заранее готовая к обиде, и...ничего не вижу!
Сквозь деревья бульвара светится предвечернее небо, только как бы не имеющее привычного горизонта и предполагающее за линией улицы некую пропасть, сияющий обрыв. И тут только понимаю, что это и есть оно, оно, имеющее цвет неба и как бы повернувшееся ко всему спиной. Потом, уже во взрослой жизни, мне случалось видеть людей, обладающих большой властью, от которых оставалось то же ощущение: вечной повернутости. Когда бы ты не подошел, ты всегда оказываешься у них за спиной, их нет для тебя, и нужно экстремальное событие, чтобы тебя заметили.
Я как-то сразу поняла, что это не море существует рядом с городом, а город такой нарядный оттого, что оно рядом. Но ему безразличны и город, и мы, тянущиеся к нему, и я, говорившая с ним вчера, стоя посреди вечернего двора. Ему интересно только небо. Море и небо - как два повернутых друг к другу огромных влюбленных лица. Вечный акт любви, происходящий на глазах у всех! Но что им свидетели, этим великим любовникам?
Мне сразу стало грустно и скучно, как бывает скучно в веселой, но совершенно чужой толпе. И, надо сказать, потом часто приезжая к морю я не могла отделаться от назойливой мысли о своей непричастности к нему.
Мы проехали Одессу и совсем уже золотым вечером добрались до Сергеевки. Лагерь наш находился на самом берегу лимана, тоже золотого, гладкого, остро пахнувшего гнилью.
Взрослые ушли купаться, а нас расселили по корпусам, выдали постельное белье и повели ужинать. В огромной застекленной столовой, с крашеным голубой краской потолком и морским пейзажем на стене, было шумно и жарко. Плохо протертые столы липли, посуда была алюминиевой и тоже липла. Все, чем кормили, было мало похоже на еду и пахло нечистой посудой. Остро захотелось домой!
После ужина мама увела меня на берег. Там приехавшие с детьми взрослые развели костер, выпивали и закусывали огромными арбузами. Лиман лежал в двух шагах, но берег и дно были покрыты таким толстым слоем жирной сизой грязи, что касаться воды не хотелось.
Взрослые мазали грязью ноги и спины, грели их у огня. Женщины высоко подбирали юбки. Вымазанные подсохшей грязью голени и толстые колени были страшны, казались конечностями старых русалок, живущих в этой жирной воде.
Донимали комары.
Меня, совершенно сонную, отвели в палату и уложили.
Утром взрослые уехали, а я стала приспосабливаться к лагерю.
Распорядок был таким: подъем в 7 утра, умывание, завтрак, линейка, после чего 2 катера перевозили нас через лиман на морской пляж. Там негде было спрятаться от жгущего солнца, в воду загоняли группами по свистку и по свистку выводили. Плавать не разрешалось, можно было только подпрыгивать в небольших волнах, держась за руки.
К обеду, совершенно разомлевших от жары, с зудящими от ожогов спинами возвращали на катерах в лагерь.
В раскаленной столовой кормили горячим борщом, кашей и мелкой жесткой черешней. Хотелось пить, хотелось сладкого, хотелось домой! После обеда укладывали спать и можно было 2 часа не слышать голоса отрядной воспитательницы.
Вечером водили в кино на фильмы типа “Свинарка и пастух”, а после ужина старшим разрешалось разводить костры в отведенных местах.
После отбоя в палате рассказывали страшные истории про черную руку, про пропавших детей и бегали под окна мальчиков кидать записки.